Румынская повесть 20-х — 30-х годов - Генриэтта Ивонна Сталь
Она очнулась, лишь когда выехали за околицу. Повернувшись в сторону солнца, перекрестилась.
— Полно тебе, дочка, дурить, — проговорила она без гнева, — себя оплакивать. Сегодня — святой понедельник. И мы приступаем к исполнению зарока.
VII
В четверг, десятый день марта, на сорок мучеников, отец Даниил справил знатную службу в храме. После долгих морозных недель настал первый оттепельный день. Звенела капель, снежная целина на отлогостях Мэгуры ослепительно сверкала в лучах солнца. С елей на склоне лощин взмыли, клубясь в поднебесье, стаи ворон и вскоре с громким карканьем поворотили назад: пора настала, побив крылами, проклевать яички, заледеневшие в гнездах еще в феврале.
Витория и Георгицэ щедро одарили обитель — калачами, кутьей, маслом и вином. Горянка сама зажгла над ними свечи. Потом поклонилась ликам святых и остановилась у алтарных дверей. Отец Даниил дал ей святое причастие. Она закрыла глаза, чувствуя на языке и во всем теле приятный холодок, потом опустилась на колени. Никто из односельчан не понял смысла этого причащения. Она отринула любые мысли, желания, печали, кроме заветной цели. Молитвенные слова и песнопения долетали до ее слуха, словно шорох тихой волны. Священнику было дадено еще три бумажки по двадцать леев, — пусть помянет дальние ее дороги. И действительно, среди прочих молебствий отец Даниил возвысил голос и за тех, кто в пути, — только она поняла смысл этих слов, пронзивших ее до глубины души.
«А еще молимся о странствующих…» — возгласил священник.
Витория горестно вздохнула, стала бить поклоны, касаясь каменных плит. Для нее служба уже окончилась. Потом поднялась. Взглядом указала Георгицэ: можно оставить храм. Дел предстояло немало.
— Тепляк задул, — сказала она, войдя в дом. — По всему видать: весна начинается.
— Может, ехать будем при хорошей погоде…
— Ох, сынок, путь у нас долгий. Еще и завьюжит. Быть еще ягнячьим да аистиным холодам. Пока вернемся сюда, многое может случиться.
Парень молча покачал головой, ничего не сказал. Это она, матушка, решила, когда ехать, когда воротиться. Кто знает, и погодой, может, она распоряжается. Ему оставалось только подчиняться.
— Слушай, Митря, — обратилась хозяйка к своему работнику, — мне надобно уехать на короткий срок.
— Понимаю, как же, — ответил, смеясь, Митря. — Небось решила вызнать, где гуляет хозяин, да и приволочь его домой.
— А тебе-то откуда знать?
— Выходит, знаю. Слухами деревня полна. Мол, хорошо бы прихватить с собой недоуздок, легче будет справиться с муженьком. Коли едешь сегодня, то к воскресенью, глядишь, и воротитесь. Об хозяйстве не тревожься, я посторожу.
— Ясное дело, — кивнула женщина. — На тебя вся моя надежда. Кабы не ты — все бы у нас пошло прахом. Пока нас не будет, ты живи подле скотинки и знай себе спи. Проснешься, поведешь их на водопой, насыплешь корму и опять на боковую. Только не забудь и сам поесть, чтобы вовсе не отощать. У коровы есть еще немного молока. Дои ее и пей. А годовалому теленку надень колючий ошейник: захочет сосать молоко — кольнет ее в пах, она его отгонит. Так что с этим молоком, да мукой, что насыпала тебе в мешок, да прочими яствами три дня перебьешься.
— Уж постараюсь быть бережливым.
— Ясное дело. Такой хозяин не промотает зря добро. А случится задержка и в понедельник тебе что потребуется, так я договорилась с отцом Дэнилэ. Ты загляни к нему.
— Чего я там не видал, у отца Дэнилэ?
— Он тебе все объяснит. А ты поступай, как скажет.
Она вошла в дом, скинула у печки кожушок. Щипцами разгребла золу, на угли положила еловых щепок, побежала за водой. Умостила на треножнике чугунок. Кинула на старую сковородку несколько кусков сала да копченой свинины. Потом, оставив все на огне, начала доставать из сундуков и складывать на кровати ковры и покрывала. А Георгицэ наблюдал за ней с тем выражением удивления, которое с некоторых пор не сходило с его лица.
— Чего уставился? — спросила Витория и усмехнулась. — Все, что видишь, да еще кое-что сложишь вечерком на саночки и повезешь к отцу Дэнилэ. Попадья Аглая обещалась присмотреть за добром. Теперь иди поешь. Опрокинь мамалыгу на деревянный поднос, поставь на столик и садись. С завтрашнего дня не знать нам покоя. В пути да в розысках придется есть стоя да всухомятку.
Парень опять молча кивнул. Чтоб вознаградить себя за будущие лишенья, он макал большие ломти мамалыги в растопленное сало и затем «обволакивал» их брынзой. Лишь позднее он заметил, что мать, сложив руки на груди, стоит перед ним, не притрагиваясь к еде. «Ежели она в самом деле колдунья, — рассуждал он про себя, — так я ем, а у нее сил прибывает».
Витория быстро собрала тарелки, обдала их кипятком, разложила на полке. Покончив дело, повернула голову к двери. В сенцах слышалась возня: люди стряхивали снег с обувки. Она быстро поправила платок и открыла дверь. Георгицэ сидел на своем месте и смотрел во все глаза: кого там еще принесло?
— Рады гостям? — спросил отец Даниил, топоча большими сапогами в сенях.
— Рады. Пожалуйте, добрые люди. Целуем руку, батюшка.
За священником Милиешем показался господин Йордан, корчмарь. Следом, нагнув голову, чтобы не удариться о притолоку, вошел высокий жилистый торговец в городском платье. Аккуратно подстриженные борода и усы топорщились, словно он надел на нижнюю половину лица маску из рыжей ежовой шкуры. Верхнюю, безволосую половину лица пятнали веснушки того же цвета. Сняв кэчулу, он поздоровался с хозяйкой.
Женщина смерила его от ног до головы быстрым взглядом.
Потом спросила, склонив голову набок.
— Его милость — покупатель?
— Он, — ответил господин Йордан.
— Я знаю твоего мужа, — заговорил гость, оглядываясь и ища место, где бы присесть. — Мы с ним приятелями были. А в доме приятеля я могу сесть, не дожидаясь, пока меня пригласят. Но сперва пусть садится отец Даниил. Сперва он, потом я. У меня, хозяйка, лавка, корчма и заезжий двор в Кэлугэрень. Там Некифор Липан завсегда делал привал. К его услугам была добрая еда, стакан винца и постель для отдыха.
— Это тебя величают господин Давид?
— Именно меня. Бывало, он платил мне деньги. А случалось — я ему, за товар. Я всегда был первым его клиентом. И, можно сказать, наилучшим. Редко увозил он от меня товар в другое место.
— Хорошо, господин Давид. Ты когда едешь домой, в Кэлугэрень?
— Завтра
